Угрюмое лицо среди деревьев
Ты повернул ко мне.
И неприютный поднялся ветер,
Жевал травинки, по земле сквозя,
Взмахнулись ветви вверх...
Уже нельзя
Купаться в море, холод там собачий!
Средь тонких и густых кустов
Свое лицо я спрячу.
На мокрых кочках, сизых от дождя,
Неразличимы плесневые тени
Пожухлых трав.
Я созерцаю сцены
Оцепенелой жизни.
Падают слова
По вертикали,
Мысль – горизонтальна.
Она непредсказуема, фатальна.
Твоя передо мной маячит голова,
На ней я чётко различаю уши,
И в них я направляю мысль:
– Послушай!
Послушай, милый! Мысль моя летит
Горизонтально. В ухо попадает.
И там она навеки пропадает.
По дюнам мы бредём в сиянии луны.
•
Донг...
Молчание.
Доннг...
Это времени интервалы
выплывают со дна канала.
Холодно.
В сердце бьет продолжение времени.
В ноябре
рыболовное судно "Беверини"
было бурей разбито,
залито водой ледяной.
Не вернулось с уловом домой.
Донг...
Молчание.
Доннг...
Не спасся никто.
Лишь один капитан,
он вернулся на землю людей.
Его звали Сергей.
Запомни: Сережа, Сергей...
Спроси у него, почему не сигналили SOS?
Но он не ответит.
Он умер, промок и замерз.
И море вернуло его
на Рождество.
Из остальных – никого.
•
Ты падаешь стремительно, беззвучно...
Смущенно улыбаясь, ты уходишь.
День равноденствия. Весы не шелохнутся
на белом небе утра... Шесть часов.
Компот из персиков. Кленовый сок. Утонет,
растает в небе,удивленно пропадет
лицо луны. Доверчива, свободна...
А можно?.. Только трону нежный край?..
Нет, не могу, не смею, замираю.
И падает луна в глубины неба,
за спящие дома в безмолвный сад уходит,
за кружево ветвей...
Я не успела.
•
Пёс горизонта старый и седой
За дюнами, за тёмной тишиной,
Там, где-то далеко
В большой ночи,
Сквозь сон ворчит.
Легко качают тени фонари.
Который час? Ты посмотри...
Наверно, три.
И скоро утро. Надо спать -
Как хорошо!
Дождь народился, улыбнулся
И прошёл.
В воздушных волнах утопает
Шум листвы,
Дыхание земли
И сон травы.
•
Глубокой ночью всплывает жёлтая луна, проскальзывает сквозь прорехи в сетях ветвей, плывёт дальше. Дальше... И никак ей не уплыть, и она удивлённо смотрит на меня. А я не знаю...
Ночная вода наполнила окна, и надо спать – ночь принесла сны. Я смотрю сквозь стекло как медленно колышутся водоросли ветвей, тонут и всплывают блики и вслушиваюсь в тишину. Внезапные тени впрыгивают в комнату, судорожно дёргаются в сумрачном свете. Злые тени. А, может, им плохо, тревожно. Кто они? Это ветер качает деревья, – говорит бабушка. Да-да, я знаю, – это ветер. Но это ничего не значит, когда тени судорожно танцуют на обоях. Они хотят мне что-то сообщить, но не умеют. И я не понимаю. Только чувствую и желаю им счастливого покоя. Спокойной ночи, тени. Быть может, в воде ночи уже плывёт ко мне мама. Мама всегда приплывает ночью, когда я уже сплю. Два или три раза в год случается это чудо. Я просыпаюсь от запаха её папирос, она смеётся в гостиной, и я бегу, бегу со всех ног к ней. Но это утро.
Взбалмошное, простое, счастливое. Мама не говорит когда уедет, и я живу в безмятежном соединении с ней, ни о чём не думая. Потому что это остановленное время.
– Что ты испытывала, когда приезжала мама?
– Счастье!
– А когда мама уезжала?
– Не помню... Я не помню, чтобы мама уезжала.
– Но ведь она уезжала.
– Да, уезжала, но я этого не помню. Мама только приезжала.
(Приплывала ночью на светящейся водяной лилии, чтобы быть со мной всегда-всегда)
Ночь накрыла город, и ее тайна наполнила собой все жилища и пространства, и чаши цветов, и собачью миску во дворе. Аргус воет на луну. Спрашивает отчаянно – в чём причина всего? Вот, ты, Луна, вот ты плывешь, а зачем? Где они, опалесцирующие в глубине ночных вод, тихо плывущие лилии, наполненные счастьем? Где это то, чего я так жду? У тебя тихий грустный свет.
Ответь!..
•
Уже близилось обеденное время, когда Йозеф Иванович с пятилетней внучкой Верочкой вошел под пахучие хвойные своды парка. Верочка скакала на одной ножке, крепко сжимая в руке маленькую красную сумочку. В сумочке был носовой платок, флакончик из под духов и куколка. Парк был полон гуляющими, легкий бриз ласкал беспечные лица. С детской площадки доносился смех и радостные вскрики. По дорожкам под ручку с матросами проплывали нарядные девицы в бескозырках своих спутников. С моря тянуло обещанием далеких странствий..
У Верочки захватило дух. Она побежала по тропинке, заливисто засмеялась, спряталась от деды за сосной. Притаилась. Ждала, когда же деда её хватится. А он все разговаривал со смешным толстеньким дядечкой. Вдруг что-то прекрасное, яркое мелькнуло перед глазами девочки. Огромная бабочка порхнула над ее плечом,хотела опуститься, но передумала и скрылась за кустами. «Я – цветок, – подумала Верочка – Я – бегающий цветок!». И Верочка побежала к кустам. Она вошла в таинственный сумрачный дом куста и замерла, потрясенная. Это был другой мир. Он замкнул ее в своей темной прохладе. Верочка ощутила одиночество. Ей больше не хотелось прятаться. Она выбежала на солнце, лихорадочно пытаясь сориентироваться в мире, который покинула, как ей казалось, пару мгновений назад. Дорожка.., цветы... Не то!..
«Деда!» – внезапная паника вырвалась в крике. Она услышала себя как бы со стороны, и ей стало страшно. Потому что деды нигде, нигде было. Верочка заплакала в голос, заметалась по дорожкам, ища знакомый силуэт. Ее пытались остановить незнакомые ей люди, спрашивали что-то... И они, и все вокруг было чуждым. Вера замерла, давясь слезами. Она познала вдруг и сразу чувство своей потерянности, дикое, невероятное ощущение нереальности происходящего. Окружающий мир был условен, ведь пропал куда-то деда, что было невозможно! Все стало ненастоящим как сон. И она, маленькая девочка в лаковых босоножках, тоже, наверное, была ненастоящая... Она была очень маленькая, она не умела еще принимать решения, паника владела ею, но внутри нее все же была какая-то сила. И, не переставая плакать, Вера отчаянно двинулась к выходу из парка. Она шла к дому. Она не думала, как это будет хорошо, когда она придет домой. Она не была уже уверена, что дом этот есть на самом деле. Она не была больше Верочкой. Она была никто.
Но она осторожно переходила дороги, где надо заворачивала за угол, ориентируясь по знакомым домам, деревьям и заборам. И она пришла домой.
Наверно, ее ругали. Наверно, хвалили и целовали. Деда, наверно, пил валокордин. Но это не осталось у нее в памяти. Осталось чувство, что ее слишком мало для этого мира.
И, на следующий день, гуляя в саду возле дома, Вера недоверчиво смотрела на знакомые флоксы, может, они тоже вдруг станут чужими? И все изменится, и она вновь останется одна против равнодушной стены того, что перед глазами, станет невзаправдашней в этом чём-то. И ее не будет больше.
Увядающие цветки падали на мягкую почву, блестящие жучки ползали между ними. И Вера, пройдя сквозь невидимую преграду действительности, сумела раствориться, одновременно став корнями цветов, их теплым дымным ароматом, что уже на излете. Она поняла их. Она стала тихим восторгом сущего. Это нельзя было сформулировать в мысль, да и не нужно это было. Вера не думала никакие мысли. Она просто ЗНАЛА.
«Верочка! Обедать!» – донеслось из открытого окошка.
Вера не оглянулась.
«Верочка! Я тебя зову», – бабушка начала сердиться.
«Верочки больше нет, – откликнулась, наконец, девочка. – Она потерялась в парке.»
•
Из осколков счастья-стекла,
Из осколков звёздной себя
Я собираю витраж.
Витраж – Одиночество.
Я вставлю его на место окна,
Смотри, вон птица летит
Я вставлю его на место глаз,
Смотри, две белые птицы летят...
Луч жизни пройдёт сквозь витраж –
Мой мир станет цветным.
•
Жемчужно-серые деревья.
Холод.
Гранит и мрамор.
Спящие дома.
И на карнизе мрачный серый голубь.
Тускнеет свет.
Над всем царит зима.
•
Олбанская литература
Ис глуби мохнатой тишены взвился металичезкий голоз начной птици.
Резинавой пещалкой атветела другая.
И апядь стала тиха.
Внофь фсё пагрузилось на дно ночи.
Зэ-э-э – взтрял комар.
Хочеш– нехочеш а он целе узтримлёна литит к тебе сквось тьму.
Ты – тёплый.
Звенящий но тривожный зумер мечетса па твоей комноте.
Йему хреново.
Ево маленький слабый разум обуриваем агромной но зойлевой идеей – попить тваей крове.
И голот гложед ево нечтожную сущнозть.
И вот литит-литит комар на смерть
Веть ты убъйош ево.
Астановизь!
Йево маленькое хрупкае тельтсе савершаед прикрасный палёт.
Но нет йему щастья от палёта.
Он болин сваей суть бой.
Йево длиненькие ношки вытенуты, йево тоненькие ношки поджаты.
Крылыжки трипещуд. Ани нежнейе ветра.
Гласки безумны, строданее на литце.
Порхадь бы йему в изумрудных ат светах
среди удевительных падробнозтей окалоазёрной жизни,
среди мелких лепездкоф.
Плонировадь на цвитущие мхи.
Васходящей спералью взлитадь к пакрову ноче.
Но летид он на злой электричезкий свет, на кременальный запах крове.
Хрубкое, пачти безтелеснойе сущезтво зогруженое тяжолой идейнозтью вомпира.
Каг кружидтса йево беднайа галофка!
Ниже-ниже...
Он обричон.
... Ах ты гат!
С нислышным хрузтом сменаеца малинький литающий оргонизм,
сложно узтроеныйе крылыжки, тончайшийе ношки, безумныйе гласки...
Нипрочноя кожитца фся изорвалазь.
Грязненький влажный след с азтатками ножек.
А ты, гат, убийтса, – жиф!!!
И летаеж на жилезном самалёте.
А без самалёта сам нехрена не умееж литадь
А он мок!
•
© Сетевой журнал «Бродячий заяц», 2009 | All right reserved. | CSS | e-mail: zverola@mail.ru
