Дни осени подбить итог велят,
И многие, с усердием пчелиным,
Считают по курятникам цыплят,
А я посчётом тешусь журавлиным.
В курятниках стоит вселенский ор,
На счётчиков налипли перья с пухом,
А мне дороже выйти на простор
И счёт вести не только глазом – ухом.
Да, если даже я глаза прикрыл,
То голосам и свисту крыльев внемля,
Определяю сколько в небе крыл
И голосов родную славят землю.
Курлычит стая, в теплый край спеша,
Её вожак уводит за собою.
И до весны сыта моя душа,
Она сыта без птичьего убоя.
•
Ночь. На луже слойка льда
Гнётся, как фанера.
В небе ярче всех звезда,
Думаю – Венера.
Ярче всех она огней,
К ней тяну я руку,
Может, жизнь найду на ней,
Осмею науку.
На прогнутом льду стою
И себе не верю:
Кто-то руку жмёт мою
В звёздной атмосфере.
Кто-то хваткой неземной
Руку жмёт всё туже,
Так, что треснул подо мной
Гибкий лёд на луже.
По колено в луже я.
Льда поступком мерзким
Связь оборвана моя
С существом венерским.
И была она скора,
Скоростнее света.
Пусть науки доктора
Обхохочут это.
Не смутит меня никак
Смех учёной касты.
На Венере есть чудак,
Он, как я, рукастый!..
•
Мои года вступили в кризис некий,
теперь в любую из ночей моих
бессонница мне поднимает веки,
как нечисть – Вию поднимала их.
Бессонница – не в образе голубки,
ввергая в ужас ночи тишину,
все бывшие дурацкие поступки
она мне предъявляет как вину.
Бессонница пристала, как зараза.
Неисчислимо вин моих число.
Что я винюсь – меня ещё ни разу
от речи прокурорской не спасло.
Бессонница. Я думаю, что скоро,
меня лишая простенького сна,
уже для оглашенья приговора
придёт в судеской мантии она.
Как много снов моих она потратит,
преобразившись в нового спеца?
Мне, может, лет оставшихся не хватит,
чтоб приговор дослушать до конца.
И пусть она вердикт свой оглашает,
ей не прикажешь: «Прочь уйди, назад!»
И больно мне, что спать она мешает
Любимой – в чём я, каюсь, виноват.
•
Знает творческая слава,
что приятна мужикам,
и не мудрствуя лукаво
прибирает их к рукам.
Слава - муза, слава - лярва,
у неё есть мёд и гнёт.
Одному напялит лавры
и другому подмигнёт.
За нос третьего поводит
дней десяток и ночей.
От того так много бродит
У Парнаса носочей.
Тронул нос я свой ребята:
тоже, вроде, длинноват.
В этом слава виновата.
В этом я не виноват.
•
О, луг российский, он готов
цвести по-русски, до упада.
Не уберечься от цветов
на нём и горестному взгляду.
И не пытаюсь я беречь
к цветам стремящиеся очи.
Давно, для многоцветных встреч
дорогу знаю – покороче.
В конце дороги той – трава.
Среди травы с рассветной рани
слилась люпина синева
с румянцем розовой герани.
Цвет колокольчик голубой
бутоны держит нараспашку.
Он видеть рад перед собой
ведунью, белую ромашку.
О них кузнечик озорной,
перебивая песнь пичужки,
в зелёной чаще травяной
поёт стрекучие частушки.
Поёт кузнечик-сорванец.
И луг под синью небосклона
несёт цветущий свой венец
достойней, чем монарх корону.
И я, найдя кратчайший путь
с чужбины в отчую округу,
спешу на верность присягнуть
Россией венчанному лугу.
•