Мне стукнуло два циферблата часов,

Мне исполнились сутки.

 

 

 

Трёхэтажным раскатом катится каракатица дневечера

двенадцатищуплая, как в ВВЦ чёртов циферблат,

за кадык цепляя каждого встречного и невстречного.

Я скручу её в узел так, что часы минутами затрещат.

 

Полотно в кубистическом стиле толп шарнирных невольников -

экстравагантного тоталитаризма попрошайки и зов

из о-грань-ённых фигур привычек: ромбов, треугольников,

параллелепипедов, но с тупоугловыми додекаэдрами голов.

 

Не быть бы мне там до того, как осядет дня пена чернильная,

ввязав существо своё в костяной тупоугловый поток,

чтобы зазря внести свой вклад в звуки костедробильные.

(Сегодня вместо галстука напрашивается шейный платок).

 

На синебоком змеище, хохочущем грохохочением,

когда дня пена чернильная уже не так, как так;

я гарцую на юг к ней, снедаем южным влечением,

вдоль змеиных тоннелей в глобусе, грезя в такт…

 

Волочусь лакированной лужами улицей Сум-а,сброд-скою,

надо мною пестреют облака супрематических небес,

по которым всякие формы текут ватные и плоские,

механически гудя, угрожающе, улице наперерез.

 

Мельтешат ещё околонасекомые сжирубешеные:

чулок хихикнет, взвизгнет шальная шаль, прицокнув каблуком,

портфель буркнет, а накипь чернильная, повсюду развешанная,

в моём зрачке застревает, как в горле мусоропровода – ком.

 

Ты встретила меня.

Взрывы морганий твоих лазоревых глаз чарующих

разбрызгивают по мне взгляда ласкового шрапнель,

раня до глубины сердца, и раня... как её, ту ещё,

которую от случая к случаю кличут душой. Апрель.

 

 

(Твой строго вычисленный прагматичный наряд

противоречит твоей оранжевой подноготной.

Посмотри на мой стих.

Он, как нарочито сломанные мной часы.

Вот как нужно.

Нагота, впрочем, и вовсе красит тебя,

как солнечный день весну).

 

 

Теперь хочу, чтобы ласки твои заштопали

всё то, что натворил твой взгляд.

А за окном моторчики листьев тополя

на топливе ветра шипят.